Граждане, воспитанные в лучших традициях социализма, искренне полагали, что для восстановления справедливости надо всего лишь набраться смелости и оповестить главу государства о тех или иных нарушениях конституционных прав. Именно по этой причине принято считать, что скандал, разразившийся в 1955 году, и прозванный в народе «делом гладиаторов» (в данном случае от слова «гладить»), начался с письма на имя первого секретаря ЦК КПСС от таинственной незнакомки, подписавшейся коротким словом «Мать». С одной стороны, женщина приводила леденящие душу простого труженика факты, рассказывая о вопиющем осквернении морального кодекса строителей коммунизма. Однако с точки зрения любого взрослого человека, не отягощенного идеологическими догмами, описанные события составляли суть социалистического бытия, в котором якобы не нашлось места представительницам древнейшей профессии.
Доведенная до отчаяния мама, в частности, сообщала, что известный в театральных кругах 60-летний драматург Константин Кривошеин, познакомившись с её 18-летней дочерью, стал оказывать девушке повышенные знаки внимания. Пожилой сластолюбец настойчиво приглашал невинное дитя в кино, кафе, рестораны и другие злачные заведения, вскружив голову щедрыми обещаниями и незначительными подарками. Финальная часть драмы – с негодованием писала поседевшая от горя родительница – разыгралась в шикарных апартаментах литератора, где и произошло все то, что с советскими девушками должно было приключиться только в брачную ночь, после официальной регистрации союза двух любящих сердец. Далее, на редкость информированная дама поименно перечисляла всех высокопоставленных чиновников, принимавших участие в повседневных шабашах, и с дотошностью фининспектора доказывала, что упомянутый борзописец ведет роскошную жизнь на нетрудовые доходы, наладив почасовую сдачу своей квартиры для плотских утех. Плавно завершая исповедь, сознательная гражданка благородно призналась, что обратиться к первому лицу она осмелилась, ощущая чувство тревоги за других – незнакомых девушек – чьи матери не должны испытать выпавшего на её долю позора. Последние строки с горечью извещали адресата, что лично заявительнице уже ничего не надо, поскольку поруганную честь вернуть невозможно. Удивительным образом, это письмо попало на стол нового лидера в тот момент, когда междоусобная борьба на партийном Олимпе достигла своего пика, а все перечисленные развратники принадлежали к оппозиции, во главе которой стоял тов. Маленков. Такое немаловажное обстоятельство вынудило тов. Хрущева дать делу ход, невзирая на громкие имена фигурантов скандального расследования. Совещание по поводу морального разложения отдельных членов партии, не оправдавших высокого доверия, проходило в здании горсовета, куда прибыл лично руководитель страны, чтобы пожурить распоясавшихся чревоугодников. Сам Никита Сергеевич не был склонен сурово наказывать провинившихся по целому ряду причин. Во-первых, в нем не было садистских наклонностей, присущих его предшественнику. Во-вторых, опытный коммунист, по большому счету, ничего предосудительного в таком поведении не усматривал и хорошо понимал, что вся их вина состоит в неправильном выборе внутрипартийных ориентиров. И, наконец, бывший сталинский управленец прекрасно знал, ЧТО творили кремлевские озорники в прежние времена – ему достаточно было воскресить в памяти образ одного лишь Авеля Енукидзе, обожавшего резвиться с девочками 9-11 лет. К тому же, запятнавшие свое имя опальные функционеры, в политическом плане опасности больше не представляли и не могли эффективно поддержать главного конкурента во власти – Георгия Маленкова.
Исходя из перечисленных соображений, Хрущев принял стандартное для тех времен решение – отчитать, поставить на вид, временно отстранить от руководящей работы, а потом принять обратно с незначительным понижением. Однако экспрессивная натура Никиты Сергеевича дала о себе знать, когда он увидел лоснящиеся, холеные лица министра культуры тов. Александрова, член-корреспондента АН СССР тов. Еголина, замдиректора Института мировой литературы тов. Петрова и других товарищей. Он, все больше распаляясь, стал кричать, что в рабоче-крестьянском государстве никто не смеет «читать студенткам пьесы» (заниматься сексом), обещая им золотые горы, но по факту одаривая шоколадкой. «Обсуждать диссертации» и «писать рецензии» (пускать девушек по кругу и подкладывать под нужных людей) тоже непозволительно – втолковывал выходец из крестьянской семьи людям, олицетворявшим собой культурную и творческую элиту страны Советов. В ответ, униженные и пристыженные деятели, окончательно поняв, кто в доме хозяин, вручили Хрущеву заранее написанные объяснительные, полностью осознав, признав и осмыслив «всю глубину своего тяжелого проступка». На этом история могла бы закончиться, но всех опять подвел жизнелюб и сибарит Константин Кривошеин. Обнаглев от безнаказанности, он соблазнил не ту девушку, мать которой мало того, что существовала на самом деле, но и занимала ответственный пост в районном исполкоме столицы. Женщина прилюдно угрожала ловеласу разоблачением и разослала служебные записки во все инстанции, не забыв и прокуратуру, после чего подверглась разбойному нападению и скончалась, не приходя в сознание. Узнав об этом, дочь несчастной попыталась сжечь дачу бывшего любовника, но в последний момент была поймана с канистрой бензина в руках. Кривошеин оглушил девушку, отволок в лес и бросил, полагая, что убил жертву, но та выжила и дала показания. Против несостоявшегося убийцы и заказчика предыдущего преступления завели уголовное дело, но по указке из Кремля инкриминировали только спекуляцию предметами антиквариата. Всех остальных членов «ансамбля ласки и пляски» разогнали по городам и весям огромной страны, отдавая предпочтения районам, где они могли бы сосредоточиться на работе, в связи с отсутствием слабого пола. Правда, сделали это выборочно, карая только приверженцев тов. Маленкова. Министра культуры Александрова тоже сняли с должности и сослали в Минск, ошибочно полагая, что в столице Белоруссии нет молодых и красивых женщин. Такая снисходительность объяснялась тем, что в обществе столичного полусвета давно уже поползли слухи, давшие почву для нескончаемого потока анонимок, рассказывающих о нравах, царивших среди мастодонтов творческих ремесел. Абсолютным рекордсменом по числу неподписанных жалоб стал Большой театр. Здесь дело дошло до того, что в порочности обвинили по определению святого человека – парторга ГАБТ.
Когда Никита Сергеевич – уже пожилой человек, много повидавший на своем веку – по слогам прочитал неприглядное слово «мужеложство» (сам Хрущев обозначал это явление намного проще), он сильно пожалел, что разворошил осиное гнездо отечественной культуры, отреагировав на первое письмо. С тех пор, в стране возобновилась традиция замалчивания любых скандалов на сексуальной почве, а населению объявили, что советский человек является эталоном нравственности. Многие до сих пор не потеряли веру в этот лживый пропагандистский штамп. ПОСТАВЬТЕ "ЛАЙК", ЧТОБЫ УВЕЛИЧИТЬ ОХВАТ СТАТЬИ. ПОДПИШИТЕСЬ НА КАНАЛ, ЕСЛИ ПОНРАВИЛАСЬ ПУБЛИКАЦИЯ. Потемкинские деревни для Джона Стейнбека Изобилие мясных продуктов в СССР до и после "американских гонок" Как Леонид Ильич умел быть благодарным и заботился о кадрах Судебная ошибка или лотерея по-сталински "Кто сделал всех равными, Климент?"
