Примак: когда изба – это карьера
В мире, где мужчина по умолчанию считается главой, опорой и продолжателем рода, его уход в семью жены выглядит как капитуляция. Особенно в патриархальном крестьянском обществе, где земля и дом — это не просто имущество, а основа миропорядка. Однако русская деревня, при всей своей кажущейся простоте, была куда сложнее и прагматичнее, чем принято думать. И в ней существовал институт, ломающий все стереотипы, — «примачество». Мужчина, уходивший жить к тестю с тещей, назывался примаком, а иногда и более обидными прозвищами — «влазень», «жилец», «подживотник». В общественном сознании это был акт отчаяния, удел сироты, бедняка или лентяя, который не смог или не захотел обустроить собственное хозяйство и польстился на чужое добро. Считалось, что примак — это неполноценный мужик, без права голоса, вечно обязанный и униженный.
На самом деле, все было не так однозначно. Крестьянская семья была не ячейкой общества, а производственной единицей, своего рода аграрным предприятием. И главным капиталом в этом предприятии были рабочие руки. Представьте себе зажиточную семью, где у стариков-родителей нет сыновей, а есть только дочери на выданье. Кто будет пахать землю, косить сено, рубить дрова, когда отец ослабеет? Отдать дочь в чужую семью означало лишиться не только ее рабочих рук, но и потерять потенциального работника в лице зятя. Хозяйство, лишенное мужской силы, было обречено на медленное угасание и разорение. И вот тут-то на сцену и выходил примак. Для семьи невесты это был не позор, а спасение, единственная возможность сохранить и приумножить нажитое. Молодой, здоровый парень, пришедший в дом, был ценнейшим приобретением.
Конечно, в примаки часто шли из нужды. Сирота, которому не досталось отцовского надела. Парень из многодетной и бедной семьи, где делить было нечего. Солдат, вернувшийся с двадцатипятилетней службы в родную деревню, где его уже никто не помнил и не ждал. Для них брак с дочерью состоятельного крестьянина и переход в ее семью был не падением, а взлетом, шансом на сытую и устроенную жизнь. Они меняли свою призрачную свободу на вполне реальный кусок хлеба и крышу над головой. Отношения с тестем и тещей могли складываться по-разному. Где-то примака действительно держали в черном теле, поминая каждым куском, а где-то он становился полноправным членом семьи, почти сыном, на которого возлагали все надежды.
Юридически примак порывал со своей старой семьей. Он терял право на долю в отцовском имуществе, но приобретал право на часть имущества тестя после его смерти, наравне с женой. Он становился частью другого рода. И когда после отмены крепостного права в 1861 году крестьянам начали массово присваивать фамилии, этот переход закрепился и на бумаге. Фамилию чаще всего давали по имени главы двора, то есть тестя. И примак, живший в этом дворе, автоматически становился носителем фамилии своей жены. Иван, сын Петра, ушедший в дом к Сидору, где его жена была Марья Сидоровна, в официальных документах записывался как Иван Сидоров. Его собственное отцовское прозвище стиралось, уходило в небытие.
Были и другие, менее прагматичные причины. Иногда в примаки шли по большой любви, когда парень не хотел отпускать свою невесту в другую деревню. А иногда — из-за конфликта с собственным отцом, деспотичным и властным. Уход в семью жены был формой протеста, бегством на волю. Так что примачество — это не столько история про унижение, сколько про выживание и социальную мобильность в жестких рамках крестьянского мира. Это был договор, сделка, где каждый получал свое: старики — работника и наследника, девушка — мужа, а парень — хозяйство и будущее. И смена фамилии в этом контексте была не потерей идентичности, а логичным завершением процесса интеграции в новый род, платой за билет в другую жизнь.
Аристократический расчет: спасти славное имя
Если для крестьянина фамилия была лишь опознавательным знаком, то для дворянина она была всем: капиталом, пропуском в высший свет, символом власти и древности рода. Отказаться от родовой фамилии для аристократа было немыслимо, это было равносильно отказу от самого себя, от своей истории, от своих привилегий. Однако и в этой среде существовали механизмы, позволявшие мужчине присоединить к своей фамилии фамилию жены. Делалось это не из-за любви или неблагозвучия, а по холодному расчету и, как правило, с высочайшего монаршего соизволения. Причина была одна — угасание знатного рода.
Представьте себе древний и прославленный княжеский или графский род, чьи предки служили еще первым Рюриковичам, брали Казань с Иваном Грозным и строили флот с Петром Великим. И вот, по прихоти судьбы, в этом роду не остается наследников по мужской линии. Есть только дочь, последняя в своем роду. Ее выход замуж означал, что славная фамилия, гремевшая в веках, просто исчезнет, растворится в фамилии ее мужа. Для аристократического сознания, одержимого идеей преемственности и вечности рода, это была катастрофа. Чтобы этого не допустить, и был придуман механизм двойных фамилий. Муж последней представительницы знатного рода, вступая с ней в брак, подавал прошение на имя императора с просьбой разрешить ему и его потомкам присоединить фамилию жены к своей собственной. Если монарх давал свое согласие, рождалась новая аристократическая фамилия, писавшаяся через дефис.
Яркий пример, приведенный в исходном тексте, — история рода Полевых. Этот старинный дворянский род пресекся по мужской линии в начале XVIII века. Последняя его представительница, Марья Федоровна Полева, вышла замуж за Павла Федоровича Балка, дворянина немецкого происхождения, чья семья верой и правдой служила российскому престолу. Чтобы сохранить славное имя Полевых, личным указом Петра I было велено Павлу Балку и его потомкам именоваться Балк-Полевыми. Так, благодаря воле монарха и брачному союзу, угасающий род получил вторую жизнь. В родословной книге московского дворянства сохранилась соответствующая запись, подтверждающая этот факт и подчеркивающая, что это было сделано по «монаршей милости» в знак признания заслуг обеих фамилий.
В Европе происходили схожие процессы. В Великобритании, где титул и поместья наследовались строго по мужской линии, угасание рода также было большой проблемой. Чтобы сохранить имя и состояние, мужья наследниц часто принимали их фамилию. Самый известный пример — семья Черчиллей. Джон Спенсер, внук и наследник знаменитого полководца Джона Черчилля, 1-го герцога Мальборо, после смерти деда принял фамилию Спенсер-Черчилль, чтобы сохранить память о великом предке. Его потомок, сэр Уинстон Черчилль, прославил эту двойную фамилию на весь мир. Таким образом, присоединение фамилии жены было не признаком слабости, а знаком особого статуса, свидетельством того, что мужчина женился не на простой дворянке, а на наследнице великого имени, и что сам он достоин того, чтобы стать продолжателем не только своего, но и ее рода.
Этот механизм позволял аристократии сохранять свою замкнутость и преемственность. Он был инструментом консервации элиты, способом удержать в своих руках титулы, земли и влияние. Мужчина, беря фамилию жены, не терял свою, а приобретал новую, более престижную. Он как бы повышал свой статус, вступая в более высокий аристократический клуб. Это была сделка, выгодная для всех: угасающий род получал наследника, муж — прибавку к статусу и состоянию, а монархия — сохранение верной ей элиты.
Советский эксперимент и неблагозвучное наследие
Революция 1917 года перевернула мир с ног на голову. То, что веками считалось незыблемым, было объявлено пережитком проклятого прошлого. Дворянские титулы, гербы и сами фамилии, напоминавшие о былом неравенстве, потеряли свою сакральную ценность. Новая власть, провозгласившая равенство полов, подошла к вопросу о фамилиях с революционной простотой. Декрет «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния» 1918 года давал супругам полную свободу выбора. Они могли остаться каждый при своей фамилии, жена могла взять фамилию мужа, муж — фамилию жены, или они могли взять двойную фамилию. Впервые в истории мужчина получил законное право легко и просто, без всяких высочайших соизволений, сменить свою фамилию на фамилию супруги.
Поначалу этой возможностью пользовались в основном по идеологическим соображениям. Некоторые революционеры, желая порвать со своим «буржуазным» прошлым, брали фамилии жен-пролетарок. Другие, наоборот, пытались скрыть свое дворянское происхождение, чтобы избежать репрессий. Но со временем на первый план вышли более приземленные мотивы. Одним из самых распространенных, как и в крестьянской среде, было желание избавиться от неблагозвучной или смешной фамилии. В многонациональной стране, где фамилии образовывались от самых разных слов и прозвищ, курьезов хватало. Носители фамилий вроде Червяков, Потаскуев, Сало или Кривоножкин с радостью использовали брак как возможность сменить паспортные данные.
Впрочем, были и обратные случаи. Иногда мужчина с простой, ничем не примечательной фамилией брал фамилию жены, если она была связана с миром искусства или науки. Фамилия известного писателя, актера или ученого могла стать своего рода трамплином, открывающим нужные двери. Это был уже не аристократический, а советский, номенклатурный расчет. В закрытом обществе, где все решали связи, звучная фамилия тестя могла оказаться куда полезнее собственной.
Интересно, что в некоторых национальных республиках СССР, как и в дореволюционной России, сохранялись свои традиции. В Грузии, например, женщина почти никогда не брала фамилию мужа. Грузинская фамилия, часто оканчивающаяся на «-швили» (ребенок) или «-дзе» (сын), — это святыня, история рода, от которой не отказываются. Мужчина же, взявший фамилию жены, стал бы объектом всеобщих насмешек. Каждая семья гордилась своим происхождением, и смешение фамилий считалось недопустимым. Эта традиция, пережившая и Российскую империю, и Советский Союз, жива и по сей день.
Таким образом, советский период, с одной стороны, демократизировал процесс смены фамилии, сделав его доступным для всех. С другой стороны, он породил новые, специфические причины для этого шага, связанные с идеологией, репрессиями и скрытой дискриминацией. Фамилия перестала быть только знаком рода, она стала еще и маркером социальной и национальной принадлежности, который можно было, при удачном стечении обстоятельств, попытаться изменить.
Современная дилемма: феминизм, бренд и бюрократия
В XXI веке, казалось бы, вопрос о фамилии должен был потерять свою остроту. Но на практике все оказалось сложнее. С одной стороны, традиция, по которой жена берет фамилию мужа, все еще доминирует в большинстве западных и постсоветских стран. Это происходит почти автоматически, по инерции. С другой стороны, все больше пар подходят к этому вопросу осознанно, рассматривая разные варианты. И все чаще выбор падает на фамилию жены. Причины этого многообразны и отражают все сложности и противоречия современного мира.
Одна из главных движущих сил — феминизм и идея равноправного партнерства. Все больше женщин не хотят отказываться от своей фамилии при вступлении в брак. Для них это не просто набор букв, а часть их идентичности, их профессионального имени, их связи с родом. Они не понимают, почему должны «терять» себя, растворяясь в личности мужа. В такой ситуации, когда жена категорически отказывается менять фамилию, перед парой встает выбор: либо жить с разными фамилиями, что создает определенные неудобства, особенно после рождения детей, либо мужу пойти на уступку и взять фамилию жены. Для многих современных мужчин, свободных от патриархальных предрассудков, такой шаг не является проблемой. Это жест уважения к партнерше, признание ее равенства и способ создать единое семейное пространство.
Другая, не менее важная причина — прагматизм и брендинг. В мире, где личный бренд имеет огромное значение, фамилия становится его частью. Если фамилия жены более благозвучна, редка, узнаваема или просто лучше сочетается с именем, пара может принять решение сделать ее общей. Это особенно актуально для людей творческих профессий, для предпринимателей, для тех, кто работает в публичной сфере. Семья рассматривает себя как проект, и для этого проекта выбирается наиболее выигрышное название. Иногда пара даже создает совершенно новую, общую фамилию, соединив части своих, но это пока еще довольно экзотическая практика.
Не стоит сбрасывать со счетов и старую как мир причину — неблагозвучие мужской фамилии. В эпоху интернета и социальных сетей, когда твое имя видят сотни и тысячи людей, носить фамилию, вызывающую смех или неловкость, стало еще более дискомфортно. И брак по-прежнему остается самым простым и социально приемлемым способом решить эту проблему. Кроме того, в современном мире, где люди часто переезжают из страны в страну, возникает проблема адаптации фамилии к новому языку. Сложная для произношения славянская или азиатская фамилия может стать источником постоянных проблем в англоязычной среде. И если у жены фамилия проще и понятнее, например, Смит или Джонс, то переход на нее может значительно облегчить жизнь всей семье.
Наконец, существует и чисто бюрократический аспект. Во многих странах процедура смены фамилии для мужчины и женщины абсолютно одинакова. Нет никаких юридических препятствий к тому, чтобы муж взял фамилию жены. Однако психологические и социальные барьеры все еще существуют. Мужчина, сделавший такой выбор, может столкнуться с непониманием или даже осуждением со стороны старших родственников или друзей, придерживающихся консервативных взглядов. Его могут заподозрить в слабохарактерности, в том, что он «подкаблучник». Но по мере того, как общество становится все более гибким и толерантным, эти стереотипы постепенно уходят в прошлое. Выбор общей фамилии все чаще становится не данью традиции, а первым совместным решением молодой семьи, основанным на взаимном уважении, удобстве и взгляде в будущее.
Глобальный взгляд: мир без отчества
Привычка считать мужскую фамилию основной и единственно возможной для продолжения рода — это во многом европейская, христианская традиция, распространившаяся по миру вместе с колониальной экспансией. Однако за ее пределами существует огромное разнообразие систем именования, где роль отцовской линии не так абсолютна, а иногда и вовсе вторична. Изучение этих систем помогает понять, насколько условны наши собственные представления о том, «как правильно».
Одним из самых известных примеров является Испания и большинство испаноязычных стран Латинской Америки. Здесь человек традиционно носит две фамилии (apellidos): первую — от отца (apellido paterno), вторую — от матери (apellido materno). Например, если Хосе Санчес Гомес женится на Марии Родригес Лопес, их сын получит имя, скажем, Мигель Санчес Родригес. Он берет первую, основную фамилию своего отца и первую, основную фамилию своей матери. Таким образом, вклад материнского рода в имя ребенка зримо присутствует и передается дальше. Женщина при вступлении в брак свою фамилию не меняет. Эта система, закрепленная законом еще в XIX веке, прекрасно отражает важность обеих родительских линий в культуре, где семья и родственные связи имеют огромное значение.
Еще более удивительной для нас кажется исландская система. В Исландии фамилий в нашем понимании практически нет. Вместо них используются отчества (патронимы) или, реже, матронимы. Если мужчину зовут Йон Эйнарссон (Йон, сын Эйнара), а его жену — Агнес Бьяркардоттир (Агнес, дочь Бьярки), то их сын получит имя, например, Олафур Йонссон (Олафур, сын Йона), а дочь — Катрин Йонсдоттир (Катрин, дочь Йона). Фамилия отца (Эйнарссон) и матери (Бьяркардоттир) просто исчезают, они не передаются по наследству. Каждый человек получает свое уникальное «отчество», образованное от имени отца. В последние годы, под влиянием феминистских идей, все большую популярность набирают матронимы, когда ребенок получает «материнство» вместо отчества. Эта система подчеркивает не столько род, сколько прямое происхождение от конкретного родителя.
В некоторых культурах Азии также существуют свои, уникальные традиции. В Корее, например, женщина практически никогда не меняет свою фамилию после замужества. Она остается частью своего клана на всю жизнь. Однако дети при этом почти всегда получают фамилию отца. Получается интересная ситуация, когда у всех членов семьи, кроме матери, одна фамилия. Это отражает конфуцианскую модель, где женщина, выходя замуж, как бы переходит в семью мужа, но при этом не теряет своей родовой принадлежности.
Существуют и матрилинейные общества, где родство и наследование ведутся по материнской линии. Например, у народа минангкабау в Индонезии, одного из крупнейших матрилинейных этносов в мире, земля и имущество передаются от матери к дочери. Мужчина после свадьбы переходит жить в дом жены, и хотя дети получают имя отца, их клановая принадлежность определяется родом матери. В таких культурах вопрос о том, чью фамилию брать, просто не стоит, так как статус и положение в обществе зависят от материнской, а не от отцовской линии.
Все это многообразие показывает, что фамилия — это не биологическая данность, а социальный конструкт, который может принимать самые разные формы в зависимости от истории, культуры и ценностей того или иного общества. Традиция, кажущаяся нам единственно верной и естественной, на самом деле лишь один из множества возможных вариантов. И решение современного мужчины взять фамилию жены — это не столько революция, сколько возвращение к пониманию того, что семейное имя — это предмет для обсуждения и совместного выбора, а не незыблемая догма, унаследованная от далеких предков.
