Поэт — пророк, ему дано
Провидеть в будущем чужом.
Со всем, что для других темно,
Судьбы избранник, он знаком.
Ему неведомая даль
Грядущих дней обнажена,
Ему чужая речь ясна,
И в ней и радость, и печаль.
(Аполлон Григорьев)
Имя Аполлона Григорьева сегодня прочно забыто, даже если кто-нибудь начнет напевать известную многим «Цыганскую венгерку», вряд ли назовут автора стихотворения:
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли
С детства памятный напев,
Старый друг мой, - ты ли?..
А еще расхожая фраза «Пушкин — наше всё» – ее тоже ввел в обращение писатель и критик Аполлон Александрович Григорьев; и мы даже не догадываемся, что фраза имеет продолжение, полное глубокого смысла: «Пушкин — наше всё: Пушкин — представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, все то, что принять следует, отбрасывавший все, что отбросить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, образ, который мы долго еще будем оттенять красками».
Вот, пожалуй, и все, что досталось в память об Аполлоне Григорьеве нам, современникам; к 200-летнему юбилею поэта не вышло ни одного даже небольшого сборничка стихотворений…
Судьбу Григорьева обычной не назовешь: родился он вне брака от связи титулярного советника Александра Ивановича Григорьева и … дочери крепостного кучера неграмотной Татьяны Андреевой. Над мальчиком сразу же нависла реальная угроза автоматического зачисления в крепостные, поэтому родители передали младенца в Императорский Московский воспитательный дом, поскольку все дети, попадающие туда, приписывались к мещанскому сословию. И, хотя ребенка сразу после венчания родителей забрали домой, он так и оставался мещанином, и только спустя много лет получил личное дворянство. Рос избалованным барчуком, под покровительством нянек и горничных, окруженный мелочной опекой нервической матери и одновременно при полном безразличии отца. Получил прекрасное домашнее образование, что позволило Полошеньке (как звали его домочадцы) сразу поступить слушателем в Московский университет, минуя гимназию.
Учеба! Какие надежды возлагал на нее закомплексованный меланхоличный юноша, пытаясь оправдать надежды родителей и попасть в мир посвященных и избранных. И, хотя он частенько плакал над учебниками, к которым «не имел расположения», и постоянно боялся отчисления, университет окончил с отличными оценками. Выпускнику предложили руководство университетской библиотекой, а затем и весьма почетное место секретаря Совета Московского университета. Служба не задалась: помешало русское разгильдяйство, видимо, врожденное. Библиотечные книги Аполлон раздавал «на память», без карточек и регистрации, частенько ценные издания просто не возвращали обратно; на секретарском посту не вел важных протоколов, витая в поэтических облаках.
Стремясь забыть о душевных страданиях и начать жизнь на новом поприще, уехал в Петербург, но строгий служебный распорядок никак не давался в отличие от веселых кабацких посиделок. Юноша метался между совершенно разноплановыми увлечениями – масонской деятельностью и литературой, даже выпустил в 1846 году единственный прижизненный сборник стихов, в котором нашел отражение хаос, творившийся в то время в его душе – масонские «Гимны», социальная сатира «Город» и революционные вирши «Когда колокола торжественно звучат».
В 1847 году утомленный бурной жизнью неудачливый чиновник вернулся в Москву, имея намерение жениться и начать размеренную спокойную жизнь. Может быть, все и сложилось бы по задуманному, Григорьев начал преподавать законоведение, продолжал понемногу заниматься творчеством, сотрудничал с журналом «Отечественные записки» в качестве литературного критика. Но, «скучно на этом свете, господа». Совершенно случайно Аполлон Александрович познакомился с молодым драматургом Александром Островским и был радушно принят в веселую и бесшабашную компанию мелких дворянчиков, литераторов, купцов и провинциальных актеров, в которую сразу же душевно вписался. Объединяло всех, естественно, пьянство, но не забывали и о высоком: читали монологи из Гете, Шиллера и Шекспира, спорили о том, кто является наиболее ярким светилом русской литературы – Пушкин или Гоголь. Интеллектуальные споры частенько завершались дракой оппонентов.
Свои взгляды на литературу друзья попытались донести через журнал профессора Московского университета М.П. Погодина «Москвитянин», образовав в 1850 году «молодую редакцию» под управлением Григорьева. Работа в журнале стала той отправной точкой, когда талант критика в полной мере был признан читающей публикой России. Григорьев отмечал реализм и естественность как самые важные качества в драматургии, особо выделяя творчество Островского как «глашатая правды новой», яростно выступал против глубоко укоренившегося байронического стиля.
К сожалению, через пять лет журнал из-за недостатка финансирования закрылся, утративший опору Аполлон Александрович едет в Европу – домашним учителем юного князя Трубецкого, пропадает в музеях Уфицци и Питти, но восторгов хватило совсем ненадолго. «Каинскую тоску одиночества я испытывал, – вспоминал писатель – чтобы заглушить её, я жёг коньяк и пил до утра, пил один и не мог напиться!». Такое поведение простить было никак нельзя, и княгиня Трубецкая дает «воспитателю нравственности» полный расчет. Благодаря помощи мецената графа Кушелева, после долгих мытарств на почве безденежья Аполлону Григорьеву удалось вернуться на родину.
Граф продолжил помогать литератору, предложив сотрудничество в своем журнале «Русское слово». Именно там вышли лучшие статьи Григорьева «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина», «Тургенев и его деятельность, по поводу романа «Дворянское гнездо», «Несколько слов о законах и терминах органической критики», которые и сегодня время от времени переиздаются.
А вот как поэт Аполлон Григорьев был не столь широко известен среди современников, хотя его эмоциональные, образные стихи, повествующие о душевном страдании и безысходности, ставят его сочинения в один ряд с творчеством его друзей Афанасия Фета, Якова Полонского и Николая Огарева. В 1916 году Александр Блок при подготовке полного собрания стихотворений Аполлона Григорьева искренне назвал его стихи «перлами русской лирики». Дорастет ли наш XXI век до понимания и признания поэзии человека, обозначившего себя как «последнего русского романтика»?
✍
